Сейчас, после американской победы в Ираке, кажется весьма вероятным, что Вашингтон продолжит свою деятельность по отстрелу неугодных режимов. Список таких режимов уже объявлен - это пресловутая бушевская "Ось Зла", в которой почетное третье место занимает Северная Корея, последний сталинистский режим планеты.
Само выживание КНДР в нынешнем мире, не очень-то благосклонном к режимам подобного типа, не может не вызывать некоторого удивления. Порою в печати можно увидеть заявления о том, что северокорейцы являются фанатиками (вариант: "героями-патриотами"), которые готовы выдержать все мыслимые и немыслимые испытания во имя Великого Вождя (вариант: "горячо любимой Родины").
Так ли это? Являются ли северокорейцы "фанатиками", готовыми без колебаний отдать жизнь за Великого Вождя и Родину Идей Чучхе? Такое представление о жителях КНДР было, в общем, оправдано в семидесятые и даже восьмидесятые годы. В те времена Северная Корея находилась в полной изоляции от внешнего мира, и пропаганда имела возможность воспитывать ее население в необходимом для режима духе. Пропаганда эта, надо отметить, работала с исключительной интенсивностью. С начала 1960-х и до начала 1990-х годов среднестатистический житель "страны чучхе" проводил на различного рода собраниях 2-3 часа ежедневно. Газеты и радио изливали на обывателя потоки пропаганды, которую они даже не считали нужным смешивать со всякого рода развлекательными материалами.
Были, впрочем, у северокорейцев и объективные причины для того, чтобы вполне положительно относиться к правящему режиму. Уровень жизни в КНДР повышался до конца 1970-х годов - к тому же, сами корейцы сравнивали свое положение не с жизнью обитателей иных государств, а со временами японского колониального правления и послевоенной разрухи. Северная Корея начала заметно отставать от Южной только в семидесятые годы, и в течение долгого времени это отставание удавалось скрывать от населения.
Северная Корея образца 1984 года была, пожалуй, наибольшим приближением к тем образцам, которые на протяжении десятилетий расписывали авторы антиутопий: страна тотального контроля, всепроникающей тайной полиции и бесчисленных статуй Великого Вождя. Во многом КНДР и сейчас представляют именно так. Введенное в 1972 г. правило, по которому ни один кореец не может выйти из дома без приколотого к одежде значка с портретом вождя, никто не отменял. Однако в последние 10-15 лет в КНДР произошли огромные перемены - и последствия их для внутриполитической ситуации в стране могут быть самыми серьезными.
В середине 1990-х годов Северную Корею постигла экономическая катастрофа. Пхеньянская пропаганда десятилетиями твердила о полной экономической самодостаточности страны, но на деле КНДР постоянно получала значительную советскую и китайскую помощь (как прямую, так и косвенную, через несбалансированную торговлю и поставки стратегических товаров по заведомо заниженным ценам). Само существование этой помощи в Пхеньяне замалчивалось или прямо отрицалось, но на практике ее экономическое значение было огромным.
В 1990-1991 гг. поставки из СССР прекратились в одночасье. Речь при этом шла не об экономической блокаде - просто в новых условиях российские предприятия стали требовать адекватной, по общепринятым мировым ценам, оплаты своих поставок. Однако платить Пхеньян и не мог, и не хотел. Китай продолжал помогать своему "почти союзнику", но делал это с существенно меньшей щедростью.
Наиболее серьезным ударом для северокорейской экономики стало прекращение субсидируемых поставок нефти. С 1990 года ситуация в КНДР стала быстро ухудшаться. В 1990-1999 гг. страна испытывала "отрицательный экономический рост". За эти годы ВНП КНДР сократился примерно в два раза (более точных данных нет, так как вся экономическая статистика в КНДР засекречена уже почти полвека).
Следствием стал катастрофический голод 1996-2000 гг., который унес немало жизней (по разным оценкам, число его жертв составило от 200 тысяч до 2 миллионов, то есть от 1% до 10% всего населения страны). Официально в Пхеньяне заявили, что голод был вызван небывалым природным катаклизмом - катастрофическими ливнями и наводнениями 1995 г. Доля правды в этом заявлении есть, но те же самые ливни не принесли существенного ущерба сельскому хозяйству Южной Кореи! Куда более важной причиной голода стали эксперименты с террасными полями, начатые по настоянию Ким Ир Сена, а также нежелание отказаться от системы кооперативов-колхозов, которая позволяла держать крестьян под надежным контролем.
Однако развал индустрии и голод привели к серьезным изменениям в северокорейском обществе. Во-первых, фактически прекратила свое существование карточная система. Во многих районах карточки перестали отоваривать еще в 1996 г., а к 1999 г. продовольственные карточки превратились в бесполезные кусочки плохой бумаги. Во-вторых, власти перестали контролировать передвижение по стране. До середины 1990-х гг. гражданин КНДР должен был получать специальное разрешение на выезд за пределы своего родного уезда. С началом голода сотни тысяч людей занялись челночной торговлей (в пределах КНДР, само собой), меняя продовольствие на промышленные товары. Таким образом, люди умудрялись выживать, и правительство понимало это. Однако необходимым условием успешной торговли была отмена былых ограничений на поездки - и эта отмена произошла в 1997-1998 гг. (единственным исключением остался Пхеньян, въезд в который по-прежнему контролируется довольно строго). В-третьих, явочным порядком произошла легализация мелкого частного бизнеса. Довольно долго КНДР являлась единственной страной в мире, в которой были запрещены рынки. Сейчас же в стране действуют многие тысячи частных гостиниц, закусочных, швейных мастерских и тому подобных заведений - не говоря уж о миллионах корейцев и кореянок, которые торгуют на рынках или занимаются кустарным ремеслом. В-четвертых, произошла "долларизация" экономики. По ряду причин КНДР и раньше отличалась необычно либеральным для коммунистической страны отношением к валютному контролю, а с середины 1990-х годов доллары, евро, иены и прочие "империалистические деньги" во многом вытеснили из обращения постоянно обесценивающиеся северокорейские воны.
Вдобавок, в последние годы официальные организации и "компетентные органы" стали относиться к выполнению своих задач с куда меньшим рвением, чем в былые времена. Очевидно, недостаток средств сказывается и на них. Это не означает, что у "настоящего" диссидента, пишущего листовки или организующего кружки, есть шансы уцелеть. Однако рассказанный не к месту анекдот или продолжительный разговор с иностранцем на пхеньянской улице уже больше не являются безусловным основанием для ареста.
С меньшей активностью работает и пропагандистская машина, активность которой в семидесятые годы превосходила все, о чем мог подумать сам Оруэлл. В былые времена рядовой северокореец волей-неволей проводил несколько часов в день на собраниях. Активное манкирование этим было чревато неприятностями. Однако сейчас, когда официальной зарплаты все равно не хватает на то, чтобы просто прокормиться по рыночным ценам, а карточки давно не отовариваются, начальству стало много труднее загонять простых работяг или мужиков на какое-нибудь очередное "ежемесячное собрание разучивания песен о Великом Вожде и Любимом Руководителе".
В этой связи возникает вопрос: а почему северокорейское руководство не идет на радикальные реформы? Действительно, даже привлекшие такое внимание эксперименты лета 2002 года в целом являются не столько реформами, сколько признанием сложившегося в последнее десятилетие фактического положения вещей. Причина упорства руководства КНДР проста и понятна. В Пхеньяне боятся потерять остатки контроля над ситуацией в стране. В отличие от своих советских коллег, северокорейские аппаратчики не могут в один прекрасный день заявить, что они, наконец-то, прозрели, осознали аморальную сущность преступной коммунистической идеологии и готовы отдать всю свою немалую энергию делу строительства капитализма. Не могут они последовать и китайскому примеру, начав строить капитализм без особых деклараций. Северокорейские бюрократы боятся, что они будут сметены в тот самый момент, когда народ узнает правду о процветании Юга - и скорее всего, они совершенно правы в этих опасениях. Вдобавок, судьба низвергнутых правителей будет, вероятнее всего, весьма печальной. Капитализм в пост-кимовской Корее будут строить не прозревшие в одночасье секретари обкомов, а менеджеры "Самсунга" и LG. Именно поэтому на протяжении десятилетий пхеньянский режим делал все возможное, чтобы держать население в полной изоляции от информации о внешнем мире.
На протяжении долгого времени в Вашингтоне и Сеуле считали, что ведение пропаганды на Северную Корею невозможно в принципе. Действительно, до недавнего времени так дела и обстояли. Радиовещание было бы бессмысленным - владение радиоприемниками со свободной настройкой в КНДР является уголовно наказуемым преступлением. Невозможна была и передача литературы через туристов - северокорейского загрантуризма не существовало в принципе. Разумеется, не могло быть и речи об осторожном взращивании прозападной либеральной диссидентской интеллигенции - никаких контактов с Западом (и даже СССР) у северокорейской интеллигенции не было и не могло быть, а явному диссиденту даже самого умеренного пошиба в КНДР и поныне одно место - в лагере. Почти не существовало даже почтового обмена: во-первых, мало кто из северокорейцев решался писать письма за границу, во-вторых, власти пропускали только абсолютно невинные или сугубо деловые сообщения, да и те - с немалым скрипом.
Однако сейчас ситуация изменилась - причем произошло это безо всякого участия зарубежных пропагандистов и прочих мастеров информационных войн. Решающую роль играет фактически открытая граница с Китаем, через которую вот уже 7-8 лет идет настоящий поток людей и товаров. Конечно, КНДР не открывала границу формально. Однако после начала голода 1995-1996 годов десятки и сотни тысяч корейцев стали тайно уходить в Маньчжурию, в ту ее часть, что непосредственно примыкает к Корее. Граница с относительно дружественным Китаем никогда не была оборудована особо тщательно: подразумевалось, что перебежчиков в случае необходимости поймают и выдадут сами китайцы. Приграничные районы заселены преимущественно этническими корейцами, которые относятся к своим попавшим в беду единоплеменникам с симпатией. Вдобавок, у многих жителей северных провинций КНДР просто имеются родственники в Китае.
Перебежчики не собираются оставаться в Китае навсегда - этому препятствует китайское законодательство. Не могут они и перебираться в Южную Корею, так как сеульские власти, вопреки собственным официальным заявлениям, вовсе не стремятся способствовать побегам северокорейцев на Юг. В итоге большая часть перебежчиков проводит в Китае несколько месяцев или лет, перебиваясь там случайными работами. После этого, откормившись и заработав немного денег, перебежчики возвращаются назад. Для многих жителей приграничных районов нелегальные поездки в Китай сейчас превратились в систематический промысел - нечто вроде отходничества. Китайская полиция время от времени задерживает нелегалов и высылает их обратно в Корею, но делается это без особого энтузиазма.
Со своей стороны, северкорейские власти относятся к перебежчикам с невероятным по былым временам либерализмом. До начала 1990-х годов попытка перехода границы каралась смертной казнью, но в последние годы она стала рассматриваться как достаточно мелкое правонарушение. Если задержанный в Китае и выданный властям КНДР перебежчик не был замечен в политически подозрительной деятельности и нежелательных контактах, а просто провел год или два, тихо работая батраком на какой-нибудь китайской ферме, он, скорее всего, отделается несколькими месяцами тюремного заключения. Примерно такое же наказание ждет и рядового перебежчика, пойманного при переходе границы.
За последние годы в Китае побывало примерно полмиллиона человек - в своем большинстве, выходцев из северных приграничных провинций КНДР. Во время своих маньчжурских похождений многие из них имели возможность встречаться и беседовать с южнокорейцами, которые сейчас часто посещают этот район (большая корейская община делает его привлекательным как для туристов, так и для предпринимателей из Сеула). Многие из них видели южнокорейские фильмы, читали книги и журналы и даже научились пользоваться Интернетом, который в этой части Китая очень распространен и вполне доступен даже гастарбайтеру-нелегалу. Понятно, что даже поверхностного ознакомления с южнокорейскими материалами вполне достаточно, чтобы понять вздорность северокорейской пропаганды о Юге как о "голодающей американской колонии".
Есть и еще одно обстоятельство, которые связано с нелегальным (но массовым) движением через китайскую границу. На протяжении десятилетий запрет на владение радиоприемниками со свободной настройкой играл особую роль в обеспечении идеологической герметичности страны. Все продаваемые (точнее, распределяемые по специальным купонам-ордерам) в КНДР радиоприемники имеют лишь несколько кнопок, зафиксированных на длине волны официального пхеньянского вещания. Если приемник привозился из-за границы или покупался в валютном магазине, то его полагалось отдавать в мастерские полиции, где его переделывали, отключая свободную настройку. Полиция регулярно проводила рейды по частным домам и квартирам, стремясь выявить владельцев подпольных приемников. В случае разоблачения владельцу устройства грозило до пяти лет тюремного заключения.
Однако в последние несколько лет запрет на использование частных радиоприемников более не соблюдается - хотя формально его и не отменили. Дело в том, что через китайскую границу в страну ввозится большое количество портативных транзисторных приемников. Из-за небольших размеров их легко прятать от властей. Опросы последних лет показывают, что заметное и постоянно растущее количество перебежчиков в Китае регулярно слушали южнокорейское радиовещание еще в те времена, когда они находились на Севере.
Не ясно до какой степени побывавшие в Китае северяне делятся своими открытиями с друзьями и родственниками. В конце концов, разговоры на эту тему крайне опасны, и Министерство Политической Охраны Государства делает все, чтобы подобные беседы пресекать. Однако людей, обладающих "подрывным знанием", сейчас слишком много. Нет сомнения, что информация о реальном положении дел в мире постепенно распространяется по стране - и, как мы увидим, в силу особенностей северокорейской официальной идеологии такая информация является особенно опасной.
Однако северокорейское руководство не случайно уделяло такое внимание информационной изоляции страны. У северокорейской картины мира имеются некоторые особенности, которые делают ее весьма уязвимой.
Во-первых, официальная северокорейская идеология не носит религиозного характера и не опирается на божественный (то есть не подлежащий логическому обоснованию) авторитет. Конечно, в ней есть немало религиозных элементов - чего стоит один культ семейства Кимов и разнообразные ритуалы, с ним связанные. Однако идеи чучхе все-таки религией не являются. Здесь, пожалуй, сказывается их происхождение: идеи чучхе возникли в результате своеобразного скрещивания марксизма с конфуцианством - с добавкой корейского национализма. Рационалистический характер марксизма в комментариях, полагаю, не нуждается. Конфуцианство также является самой рационалистической из всех основных мировых религий - настолько рационалистической, что даже термин "религия" к этому учению, как считают многие, неприменим. Ни марксизм, ни конфуцианство не позиционировали себя как некие доктрины, открывающие путь к спасению души и загробному блаженству. Оба учения, в первую очередь, пытались объяснить как на этом свете построить наиболее рациональное и удобное для жизни общество. При этом критерии "удобства" были вполне материальными - пища, жилье, безопасность и т.д.
Идеи чучхе унаследовали эту особенность. В официальном северокорейском дискурсе величие Вождя связано вовсе не с тем, что он является земным представителем некоей Высшей Силы, самоотверженное и бескорыстное служение которой откроет герою дорогу в рай - в объятия гурий или играющих на арфах ангелов. Северокорейская пропаганда всегда настаивала, что величие Ким Ир Сена и Ким Чжон Ира связано с тем, что они смогли устроить своим подданным обеспеченную и счастливую жизнь. Именно поэтому рассказы о южнокорейской нищете и страданиях южнокорейского народа под гнетом империалистов и их марионеток и играют такую важную роль в северокорейской пропаганде. В режимах религиозного типа то обстоятельство, что в материальном отношении противник живет лучше, может спокойно игнорироваться: в конце концов, борцы за правое дело получат свое на том свете, а посюстороннее богатство вполне может проистекать от Дьявола (или иного представителя сил зла). Однако утилитаристская основа идей чучхе исключает такую трактовку ситуации. Материальное преуспевание населения и научно-технологические успехи страны является важнейшим показателем эффективности и, в конечном итоге, легитимности политического режима - и в этом отношении идеи чучхе едва ли отличаются от идей либертарианства.
В свое время претензии Пхеньяна во многом были основаны на реальных фактах. Вплоть до конца 1960-х годов Северная Корея по большинству экономических показателей заметно опережала Южную. Однако "корейское экономическое чудо" 1961-1988 годов в корне изменило ситуацию. Сейчас разрыв между двумя Кореями огромен. По размерам ВНП на душу населения Южная Корея превосходит Северную примерно в 15-20 раз - и разрыв в уровне жизни у них соответствующий. Северная Корея сейчас находится примерно на уровне Мозамбика, в то время как Южную Корею следует сравнивать, скорее, с Чехией и Испанией. В Северной Корее символом богатства является возможность досыта наедаться белым рисом, в Южной Корее - возможность ездить на "Мерседесе" или его южнокорейском аналоге - "Грандере" (обе возможности равно недоступны большинству населения в соответствующей половине страны). Один знакомый перебежчик как-то заметил автору этих строк: "При всех своих привилегиях, северокорейский секретарь райкома живет примерно так же, как южнокорейский грузчик". По-видимому, так оно и есть.
Именно поэтому информационная блокада страны является важнейшим условием сохранения северокорейского режима. Если рядовые северокорейцы узнают правду о том, как живет Юг, для них - это, в полном соответствии с логикой самой северокорейской пропаганды, будет означать, что их правительство недееспособно и, по сути, недостойно своего места.
Конечно, на активное сопротивление иностранному вторжению человека может подвигнуть не только религия, и не только готовность защищать привычный ему стиль жизни, но и национально-патриотические соображения. Многие готовы мириться и с относительно низким уровнем жизни, и с произволом властей, если в компенсацию они получают уверенность в том, что они живут в "своей стране" и по "своим, национальным" законам и установлениям. Такие настроения привели к неудаче не одну колониальную экспедицию.
Однако использовать национализм в корейском случае весьма затруднительно. Дело в том, что многие десятилетия официальная пропаганда постоянно внушала жителям КНДР: Южная Корея не является другим корейским государством. Юг и Север - это части одной страны, и высшей целью всех корейцев должно быть объединение. При этом, разумеется, предусматривалось, что объединение должно быть достигнуто только под эгидой Севера - в силу явного экономического, социального и культурного превосходства КНДР над своим южным соседом. На практике и Юг, и Север давно уже не стремятся к объединению, но сама эта тема по-прежнему занимает исключительно важное место в пхеньянской пропагандистской риторике. Два положения - о сверхценности объединения и о принадлежности Севера и Юга к одной нации - глубоко укоренены в сознании северокорейцев.
Понятно, что это обстоятельство может сработать против пхеньянского режима. Если объединение - высшая задача нации, то так ли уж важно, кто это объединение в конечном итоге произведет? Не случайно, что во время Корейской войны 1950-1953 гг. северокорейская пропаганда стремилась затушевать участие в конфликте вооруженных сил Южной Кореи, и представить всю войну как столкновение северокорейско-китайского блока с американскими "агрессорами" и "интервентами".
Итак, слухи о "фанатизме" северокорейцев серьезно преувеличены. Постепенное распространение информации о положении дел в Южной Корее подрывает важнейший элемент легитимности существующего режима. Постоянные и настойчивые утверждения о том, что Север и Юг суть одна нация, также в конечном счете ослабляют идеологические позиции Пхеньяна. Такой же эффект имеет и активная пропаганда идеи объединения как некоей национальной сверхзадачи. Вдобавок, экономический кризис и общая "усталость от идеологии" привели к тому, что карательные и контрольные органы режима во многом ослабили свою некогда железную хватку и смотрят сквозь пальцы на многочисленные "мелкие политические правонарушения".
Однако пройдет еще немало лет, прежде чем информация естественным путем распространится среди рядовых северокорейцев - и изменит их отношение как к окружающему миру, так и к собственным властям. Пока можно предполагать, что о настоящем положении дел знает лишь меньшинство. Правда, процесс можно ускорить - возможности для этого сейчас имеются...