Нынешние российские власти и немалое число аналитиков популяризируют идею о том, что во времена правления Б. Ельцина усиливались дезинтеграционные процессы в России, а с приходом президента В. Путина начала укрепляться целостность страны. У меня подобные утверждения вызывают большие сомнения. Весьма спорными мне представляются как чрезмерно мрачные оценки недавнего прошлого, так и избыточный оптимизм в отношении настоящего и будущего нашей федерации.

Дезинтеграция или децентрализация?

По способности мифологизировать свою недавнюю историю с Россией могут соревноваться разве что некоторые развивающиеся государства Азии и Африки, в которых большинство населения неграмотно, потому история излагается преимущественно в форме устных преданий. Российские литература и печатные средства массовой информации заполнены слухами, легендами и мифами о политике, связанной, например, с подписанием Федеративного договора (1992 г.) или разнородных соглашений о распределении полномочий между федеральными и региональными органами власти. А сколько раз приходилось слышать, что фраза, брошенная Ельциным в Татарстане в 1991 г.: "Берите суверенитета столько, сколько сможете проглотить", - привела чуть ли не к дезинтеграции России. Но какие доказательства и примеры можно привести в пользу такого утверждения? На мой взгляд, в реальности ситуация развивалась прямо противоположным образом: от дезинтеграции, охватившей Российскую Федерацию в первые годы после распада Советского Союза (1991-1993 гг.), к последующей стабилизации и укреплению федеративных отношений.

Напомню, в 1990-1991 гг. по России прокатился так называемый "парад суверенитетов", когда почти все субъекты федерации приняли резолюции о суверенитете, близкие по содержанию к утвержденным до этого союзными республиками, ставшими вскоре независимыми государствами. Пионерами борьбы за суверенитет еще в советское время выступили Татарстан, Якутия и Чечено-Ингушетия. Тогда о серьезности намерений этих республик обрести полную независимость могли свидетельствовать их законодательные акты. Например, конституция Татарстана определяла республику как "суверенное государство, субъект международного права". Конституционный закон "О недрах" отнес всю государственную собственность на территории Татарстана, его недра с их содержимым к исключительной собственности республики, а постановление "О воинской обязанности и воинской службе граждан Республики Татарстан" обязало ее граждан проходить воинскую службу только в границах Татарстана [см.: Паин 1995: 163-168]. В 1992 г. о своем выходе из федерации заявила Чеченская республика (Ичкерия). В это же время реальная угроза насильственного вывода из Российской Федерации нависла над Кабардино-Балкарией.

После того как российские республики продемонстрировали "парад суверенитетов", непреодолимое желание повысить свой статус возникло у российских краев и областей. Сначала Вологодская и Свердловская области, а затем и ряд других русских регионов объявили о своем намерении провозгласить себя республиками. В октябре 1993 г. Свердловская область осуществила свое опасное намерение и приняла конституцию Уральской республики, вскоре, правда, дезавуированную федеральной властью. Свою суверенизацию анонсировали даже административные районы в некоторых городах. Например, в конце 1991 г. Октябрьский район г. Москвы провозгласил суверенитет подведомственной территории и даже запретил пролет над ней самолетов. Инерция распада СССР набирала силу, и никто в то время еще не знал, когда и на каком территориальном уровне она может завершиться.

Впрочем, помимо инерции, существовали и объективные причины для роста напряженности между центром и регионами. В начале 1990-х годов Россия, хотя и именовала себя Федерацией, в действительности оставалась унитарным государством. Огромной страной по-прежнему управляли из одного центра. Средства, заработанные наиболее развитыми областями Центрального региона - Уралом и Поволжьем, а также сверхдоходы нефтедобывающих территорий Западной Сибири уходили в федеральную казну и назад в регионы возвращалась только малая часть, размер которой не был связан с результатами их производственной деятельности. Реально крупнейшими получателями государственных субсидий были парадные "витрины" социализма - столичные города Москва и Ленинград (Санкт-Петербург). Неэффективность такого управления проявилась еще в советские времена, а после распада Союза она превратилась в анахронизм. Через федеральный бюджет между регионами крайне неэффективно перераспределялось около 10% ВВП [Павленко 1997: 34]. Старые экономические связи между территориями разрушились, централизованная система управления ослабела, вся сфера хозяйственной деятельности фактически сосредоточилась в руках местных властей, хотя юридически они по-прежнему были лишены соответствующих полномочий. Нарастало недовольство регионов. Не только республики, но и русские края и области, прежде всего богатые сырьевые земли, добивались большей самостоятельности, особенно во внешнеэкономической деятельности.

Правда, "суверенизация" русских регионов реальной опасности для целостности страны не представляла. "Конституция Уральской республики", к примеру, отличалась от конституций национальных республик в составе России, прежде всего, тем, что безоговорочно признавала верховенство федеральных законов и федеральной власти на своей территории [Конституция Уральской республики 1993]. Но еще важнее то, что идея суверенной республики не опиралась на политическую поддержку населения, которое было абсолютно равнодушно к возне, затеянной местными властями по этому поводу. Любопытно, что в день, когда губернатор Э. Россель выступал по местному телевидению с изложением основных положений конституции новой "республики", телефоны редакции были прямо раскалены от звонков негодующих телезрителей. Они протестовали против того, что неинтересное "шоу Росселя" задерживало трансляцию захватывающего футбольного матча. Когда же "конституция Уральской республики" была отклонена Москвой, в ее защиту не было ни демонстраций, ни других массовых акций протеста.

Совершенно иначе обстояло дело в национальных республиках. Здесь в те годы развивались массовые национальные движения, вожди которых могли вывести на улицы тысячи сторонников республиканского суверенитета. Энергию этих движений поначалу подчинили себе лидеры республик. Бывшая коммунистическая номенклатура (выходцы из этого слоя составляли большинство региональных лидеров) использовали эту энергию, дабы сохранить за собой власть, а политические неофиты вроде руководителя чеченского национального движения генерала Дж. Дудаева - для прихода к власти.

В первые годы существования новой России силы, заинтересованные в сохранении ее целостности, были крайне слабы. Лидеры национальных движений нерусских народов добивались суверенитета для "своих" республик, а русские националисты не способствовали укреплению общероссийского единства, поскольку мечтали о восстановлении СССР. Глава российских коммунистов и так называемых народно-патриотических сил Г. Зюганов в те годы не уставал повторять, что "нынешняя Российская Федерация - это еще не вполне Россия, а обрубок с кровоточащими разорванными связями" [Зюганов 1994: 202]. Еще определеннее высказывался на эту тему В. Жириновский: "Россия - это страна в границах как минимум СССР либо Российской империи" [Жириновский 1993: 4].

Развернувшаяся в 1992-1993 гг. борьба за власть между двумя "центрами силы" в России - президентом и парламентом - существенно ослабляла федерацию. В этом противоборстве обе стороны пытались заручится поддержкой региональных лидеров, а те в уплату за содействие требовали все больших привилегий для своих территорий.

Но уже к концу 1993 г. ситуация стала меняться. Прежде всего заметно понизился уровень активности национальных движений, выступавших с откровенно сепаратистскими лозунгами. Прошедшие в 1994 г. и позднее выборы в органы власти субъектов федерации показали, что и эти лозунги, и сами национальные движения почти полностью лишились поддержки населения.

Подобные перемены были замечены российским общественным мнением. В массовом сознании россиян постепенно росла уверенность в том, что целостность России укрепляется, а главное - уменьшается угроза вооруженных конфликтов, в то время неизбежной спутницы вероятного распада страны. Об этом неопровержимо свидетельствовали материалы мониторинговых социологических исследований, проведенных в 1991-1993 гг. (см. табл. 1).

Таблица 1. Вероятны ли в ближайшие месяцы вооруженные конфликты в России, в %
(по материалам исследований ВЦИОМ).

Варианты ответов	1991 декабрь	1992 декабрь	1993 декабрь
Вероятны (в той или иной мере)	55	51	27
Не вероятны	25	30	50

Как видно из табл. 1, в 1993 г. определился перелом в массовом сознании россиян. Если в первые два года жизни постсоветской России более половины опрошенных жили в страхе грядущего уже в ближайшие месяцы взрыва вооруженных конфликтов, то к концу следующего года большинство респондентов демонстрировали определенный оптимизм.

Что же произошло к этому времени? Прежде всего закончился период двоевластия в России. Можно по-разному оценивать трагические события октября 1993 г., когда с помощью вооруженных сил был распущен Верховный Совет РФ, но справедливости ради нужно признать, что конец двоевластия положил начало восстановлению управляемости государством. Это совпало и с переменами политических ориентаций подавляющего большинства региональных лидеров. Они уже прочно утвердились в своих республиках и не нуждались в поддержке со стороны национальных движений, рассматривая их скорее как потенциальных конкурентов, нежели союзников. В вытеснении национальных движений с политической сцены региональные лидеры стали опираться на федеральную власть и после завершения периода двоевластия поняли, на кого нужно делать ставку в Москве. Кто-то из предводителей национальных движений получил пост в региональных органах власти, другим достались жирные куски приватизированной собственности, третьи, лишившись финансовой, а главное - информационной поддержки региональной власти, быстро теряли свое влияние.

Важно и то, что в октябре 1993 г. президент Ельцин выступил с заявлением о необходимости пересмотра концепции осуществления хозяйственной реформы и переноса центра тяжести экономических преобразований в регионы. В это время была увеличена доля региональных бюджетов в консолидированном бюджете РФ (с 28% в 1992 г. до 40% в 1993 г.) и несколько расширены права всех регионов во внешнеэкономической деятельности [Регионализм 1993: 35-36]. К концу 1990-х годов пропорции региональных и федеральных бюджетов в консолидированном бюджете РФ стали почти равными.

Все же в основном перелом негативных тенденций в области федеративных отношений был достигнут за счет переговорного процесса, компромиссов и взаимных уступок, сделанных как федеральной властью, так и лидерами республик.

Так, договор федеральной власти с Татарстаном, до сих пор осуждаемый наиболее консервативными государственниками, на деле был полезен и для республики, и для федерации в целом. Он резко ослабил позиции радикально-националистических сил, влияние которых почти целиком основывалось на страхе татар перед образом "имперского врага". Договор между Москвой и Казанью сильно "притушил" этот образ в сознании татарстанцев.

Договор не отменил ни одного из ранее принятых в республике законодательных актов, но практически сделал их неопасными для целостности страны. Например, по республиканской конституции Татарстан - субъект международного права, но оказалось, что зарубежные инвесторы не готовы и рубля вложить в его экономику без гарантий Москвы. По местным законам все недра принадлежат республике, но, тем не менее, основное ее богатство - нефть - транспортируется через федеральный нефтепровод; и уже после подписания договора в 1994 г. объем продажи Татарстаном нефти даже сократился ввиду перегрузки общероссийской "трубы" (показательный пример выполнения техническими устройствами политических функций). Республиканский закон велит всем гражданам проходить военную службу в пределах республики, но татарстанская территория входит в состав Приволжского военного округа, откуда новобранцы направляются служить в разные регионы страны, в т.ч. и в Чечню.

Итак, границы допустимых уступок республикам со стороны федеральной власти определяются ее способностью контролировать основные рычаги влияния на регионы: финансовую систему, транспорт, магистральные трубопроводы и, разумеется, силовые структуры.

Договоры между федеральным центром и органами власти субъектов федерации, а также Договор об общественном согласии (1994 г.), подписанный всеми субъектами, кроме Чечни, значительно ограничили возможность объявления кем-либо из руководителей республик, краев, областей о выходе из состава РФ, поскольку все они признали, что "реализация прав субъектов федерации возможна только при обеспечении государственной целостности России, ее политического, экономического и правового единства" [Договор об общественном согласии 1994].

С конца 1993 г. в России установился новый политический порядок, в основу которого были заложены не только формальные, но и устные договоренности между президентом Ельциным и лидерами республик. При этом за расширение прав региональной элиты на федеральном уровне местные лидеры обязались усмирить наиболее радикальные национальные движения. С тех пор не наблюдалось ни одного проявления этнического сепаратизма, за исключением конфликта с Чечней, которая в то время ни в каких договоренностях с лидерами России не участвовала.

Устойчивость российской федеративной системы прошла проверку на прочность в период экономического кризиса 1998 г., хотя поначалу казалось, что именно он толкнет федерацию на путь неминуемого распада. После объявления федеральным правительством дефолта почти все регионы стали предпринимать меры экономической самозащиты, которые реально угрожали сохранению экономической целостности страны и вступали в вопиющее противоречие с конституционным принципом свободного перемещения капиталов, товаров и услуг на всей территории России. Так, по материалам Госкомстата РФ к сентябрю 1998 г. 79 регионов ввели административное регулирование цен на продукты питания и запрет (либо ограничение) на их вывоз за пределы соответствующего субъекта федерации. В прессе заговорили о том, что "продовольственный сепаратизм посильнее политического" [Коновалов 1998: 1]. Реально наибольшую угрозу представляли действия ряда регионов по обособлению местной финансовой системы и их отказ перечислять налоги в федеральный бюджет (см. табл. 2).

Таблица 2. Примеры финансовой автаркии регионов в период дефолта, август - сентябрь 1998 г.
(по материалам российской прессы).

Автономистские действия	Регион
Создание пула региональных банков, ограничение сфер действия московских банков Обособление областной расчетно-кассовой системы	Самарская область
Ведение "режима чрезвычайной экономической ситуации"	Калининградская область
Формирование областного золотого запаса	Кемеровская область
Приостановка перечисления налогов в федеральный бюджет	Башкирия, Калмыкия, Татарстан, Томская область, Хабаровский край
Самовольное списание налоговых поступлений в федеральный бюджет в пользу республиканского бюджета	Калмыкия

Подобные действия дали повод известным политикам говорить о распаде страны чуть ли не как о свершившемся факте. О реальной опасности "потерять" Россию 2 сентября 1998 г. заявил исполнительный секретарь СНГ Б. Березовский ["Эхо Москвы" 02.09.1998]. Вслед за ним 3 сентября такой же риск признал красноярский губернатор А. Лебедь, заявивший, что в "нынешней сложной ситуации главное - не допустить распада России" [НТВ 03.09.1998]. Неделей позже лидер проправительственной думской фракции НДР А. Шохин уже прямо обвинил главу правительства в том, что он "не сумел сохранить финансово-экономическую, а значит, и политическую целостность России" ["Интерфакс" 09.09.1998]. Публицисты и ученые, в свою очередь, попросту соревновались друг с другом в мрачности прогнозов относительно дезинтеграции страны. Если журналист А. Венедиктов исходил из предположения о распаде как одномоментном акте и называл 17 августа днем, после которого "территории и регионы начинают жить отдельной жизнью от Москвы и от федеральных властей" ["Эхо Москвы" 28.09.1998], то историк В. Логинов, признавая распад России в будущем неизбежным, отводил ему целую эпоху [РЕН-ТВ 06.09.1998].

В это же время появилась идея о необходимости предпринять чрезвычайные административные меры "сверху" для нормализации кризисной ситуации. Глава Сахалина И. Фархутдинов предложил отменить республиканскую и ввести губернскую форму правления [РИА "Новости" 23.09.1998]. Губернатор Ярославской области А. Лисицын увидел возможность заполнения вакуума власти за счет усиления роли восьми региональных ассоциаций экономического сотрудничества, что позволило бы "помочь Российскому государству, правительству и администрации президента сформировать ту вертикаль власти, которая была бы работающей и взаимообязанной" [НТВ 29.09.1998]. Эта идея очень напоминает ту, что впоследствии - в 2000 г. - была реализована президентом В. Путиным: схожие слова о "вертикали власти" и аналогичная ставка на общение высших федеральных чиновников не с 89 лидерами субъектов федерации, а с руководителями нескольких региональных округов. Правда, вместо предложенных восьми по директиве Путина были созданы семь федеральных округов и не в рамках экономических ассоциаций, а в границах военных округов. Не была реализована также идея Лисицына о взаимных обязательствах центра и регионов. Вместо этого была сформирована система прямого подчинения нижестоящих звеньев вышестоящим. Но главное не в этом.

Ни в то время, ни позднее не было никакой нужды в чрезвычайных административных мерах, поскольку в России уже сложились обычные, я бы даже сказал, классические механизмы, надежно обеспечивающие сохранение целостности федерации.

Уже через три недели после дефолта и шока, на время парализовавших всю систему управления, федеральная власть включила обычные правовые механизмы борьбы с экономической автаркией. Их использование привело к неожиданно быстрому успеху. Так, 23 сентября 1998 г. генеральный прокурор РФ Ю. Скуратов дал указание всем прокурорам субъектов федерации проверить законность действий местных властей о приостановлении перечисления налоговых и иных платежей в федеральный бюджет, которые он назвал "сепаратистскими, грубо нарушающими федеральное законодательство" ["ТАСС - Новости властных структур России" 23.09.1998]. Уже на следующий день действия региональных властей были опротестованы. Многие должностные лица (пусть не первые, а лишь исполнители) были привлечены к уголовной ответственности. Еще раньше, 10 октября 1998 г., Центральный банк России отозвал лицензию банка Калмыкии, по сути ликвидировав его. Республика дорого заплатила за попытку присвоить себе средства, предназначавшиеся для уплаты федеральных налогов. Лишившись на какое-то время своего банка, она была вынуждена проводить все финансовые операции через банковскую систему соседних областей, что создавало большие трудности.

С "сельскохозяйственным сепаратизмом" довольно быстро и жестко расправился рынок: те края и области, которые ограничили вывоз продовольствия, в ответ перестали получать бензин и горюче-смазочные материалы (и это в сентябрьскую уборочную кампанию!), поэтому им пришлось самим отменить свои решения. Ни в одном из регионов не удался эксперимент по административному замораживанию цен. К октябрю 1998 г. от проявлений экономического сепаратизма в России не осталось и следа, а сегодня о том эпизоде помнят разве что специалисты. Мысль, которую я часто повторял с 1994 г., о том, что "Россия не может распасться, в худшем случае она обкрошится с одного чеченского края", в то время была доказана опытным путем. Другое дело, что центру пришлось в трудный для него период пойти на уступки регионам, поделившись с ними частью властных полномочий. Но децентрализация власти вовсе не означает распад страны, и определенный ее уровень был неизбежен и вполне оправдан.

Когда российские власти стали использовать договоры между центром и регионами как механизм согласования взаимных интересов, то, вероятно, даже не подозревали, что во многих странах, которые не зря называют себя федеративными, действуют некие похожие механизмы. Многие западные теоретики полагают даже, что федерализм - это не столько раз и навсегда установленный законом порядок распределения ответственности между центром и регионами, сколько механизм согласования интересов. Исследователь канадского федерализма сенатор Ю. Форси утверждает: "Канадский федерализм - это прежде всего дебаты" [Тишков 2001: 24-25]. Примерно аналогичным образом устроен и федерализм в Испании. В этой этнотерриториальной федерации существует механизм согласования интересов, в котором главную роль играет конституционный суд. Живет и процветает еще одна этнотерриториальная федерация, где нет никаких признаков распада, - Швейцария. Ее устойчивость сохраняется тоже благодаря действию системы согласования интересов федерации и кантонов, включающей суд, парламент и оперативные переговорные процессы между органами исполнительной власти разного уровня. Все эти механизмы отличаются от российских прежде всего тем, что упорядочены и формализованы. Ведь при Ельцине договоры скорее напоминали сговор одного барина, столичного, с другими - региональными. Со временем в России все больше ощущалась необходимость такого же, как в Западной Европе, демократического упорядочения форм взаимоотношений центра и регионов. Однако вместо этого в ходе строительства "вертикали власти" систему согласования интересов просто разрушили.

Вертикаль власти или коридор разногласий?

Административные реформы президента Путина чаще всего связывают с созданием федеральных округов. Между тем для анализа нашей темы стоит взглянуть на весь комплекс преобразований в сфере федеративных отношений.
Реформа Совета Федерации и, прежде всего, вывод из его состава региональных лидеров, исключает возможность использования этого органа в качестве механизма согласования интересов центра и регионов. Сегодня российский сенат - это либо место, где некогда важные, но отставные персоны федеральной номенклатуры досиживают до пенсии, либо инструмент для так называемых олигархов, лоббирующих с его помощью свои корыстные интересы. Но ни в том, ни в другом случае такой Совет не в состоянии позитивно влиять на федеративные отношения. Появление питерского дуэта Л. Нарусовой и С. Пугачева в качестве представителей республики Тува в верхней палате российского парламента придают этому органу заметный фарсовый характер.

Другой элемент новой административной реформы, направленной на выстраивание единой вертикали власти, - создание семи административных округов во главе с полномочными представителями президента, рассматривается в регионах как метод прямого административного давления федерального центра на региональную элиту и систему местного управления в целом.

Основная функция полномочных представителей в округах, на мой взгляд, сводится к надзору за лояльностью региональной элиты по отношению к федеральному центру. Они настаивают на изменении только тех элементов регионального законодательства, в которых усматривают ущемление прав или интересов центра. Гораздо меньше внимания уделяется законам, урезающим права личности. Так, в Южном округе, где проблема межэтнических отношений обрела особую остроту именно при полпреде В. Казанцеве, руководители регионов, особенно Краснодарского края, приняли такое количество нормативных документов, нарушающих конституционные права национальных меньшинств, какого никогда ранее не было. Я уже не говорю о публичных выступлениях краевых лидеров, чьи тирады прямо подпадают под действие законов о разжигании национальной розни и противодействии экстремизму [см.: Кубанская пресса 2002].

Одна из основных функций представителей президента в федеральных округах состоит в использовании административных ресурсов для проведения выборов глав регионов по сценариям, считающимся благоприятными для Кремля. Почти демонстративное отстранение от президентских выборов в республиках в начале 2002 г. таких претендентов, как М. Николаев в Якутии и Х. Гуцириев в Ингушетии, показывает, что с этой миссией региональные полпреды справляются. Однако данная функция полпредов официально не декларируется, и этот факт уже указывает на то, что федеральная власть сама признает ее незаконность и вроде бы даже стыдится. Кроме того, вызывает сомнения политическая целесообразность подобной деятельности. Казалось бы, способность влиять на региональные выборы в определенной мере придает вес полномочным представителям, заставляя региональных лидеров побаиваться президентских наместников. Однако это же стимулирует негативистскую консолидацию местных элит и побуждает их к публичной или латентной конфронтации с полпредами.

Поначалу у региональных лидеров преобладал страх перед давлением центра; большинство из них остерегались открыто высказывать свое отрицательное отношение к преобразованиям административной системы, предпочитая скрыто действовать через оппозиционных представителей национальных движений. Однако вскоре лидеры некоторых республик уже открыто поставили под сомнение целесообразность преобразования Совета Федерации и создания семи административных кругов [Калашникова 2000]. Еще существеннее то, что в переменившихся условиях многие региональные лидеры "меньше замечают" новое оживление национальных движений, у которых любые административные действия Кремля в отношении их республик повышают жизненный тонус, придают осмысленность их деятельности "в защиту своего народа".

Однако у федеральных округов и их руководителей есть более могущественные противники, чем местные боссы. Федеральные министры прямо, а чаще косвенно, выражают обеспокоенность попытками полпредов президента в округах поставить под контроль финансовые потоки, направляемые из центра в регионы. Они также фактически отказываются признавать полномочия посланцев центра контролировать деятельность региональных отделений федеральных министерств. Чиновники администрации президента, естественно, недовольны стремлением окружных начальников оказывать влияние на распределение должностей и наград федеральных служащих в регионах. Нужно сказать, что у федеральных чиновников есть возможность блокировать активность окружных должностных лиц в тех областях, которые вызывают у центра тревогу. Подобная форма конкуренции проявлялась и в советское время во времена правления Н. Хрущева, и она привела к коллапсу его любимого детища - совнархоза, предтечи нынешних административных округов. К тому же совнархозы, включавшие в свой состав 3-4 области, республики или края, были слишком велики по территории и потому сложны в управлении. Однако административные округа гораздо крупнее (они охватывают 12-13 регионов) и, следовательно, управлять ими еще труднее. В дополнение отмечу, что прежняя компартийная дисциплина, являвшаяся основой администрирования в советское время, перестала существовать; и уже одно это обрекает идею федеральных округов на провал. Сегодня у полпредов (или в просторечии "генерал-губернаторов") практически нет ни финансовых, ни административных, ни, тем более, символических ресурсов для осуществления своей деятельности. Наметился обратный задуманному процесс - полпреды постепенно превращаются в лоббистов интересов регионов на федеральном уровне.

Спору нет, права федеральных служащих в регионах нужно защищать от посягательств локального чиновничества. Однако во всем мире это делается не за счет создания института наместников, а путем усиления роли и укрепления независимости судебной власти.

Наибольшее влияние на развитие российских республик может оказать та часть административных реформ, которая предусматривает изменение пропорций в распределении налогов, идущих в федеральные и региональные бюджеты. Как уже отмечалось, регионы добились того, что к концу 1990-х годов это соотношение почти уравнялось: 51% направлялся в центр и 49% - в регионы; сейчас федеральная доля выросла до 63%, а региональная уменьшилась до 37% [Иванченко и др. 2001].

Следствием этого нововведения стало значительное уменьшение числа регионов-доноров (тех, кто направлял в федеральный бюджет больше налогов, чем получал от него средств в виде трансфертов). В 2000 г. их число достигло рекордной цифры - 18 субъектов РФ, а уже в начале следующего года сократилось до 5-7 [Иванченко и др. 2001]. Подавляющее большинство регионов вновь перешли в разряд дотационных.

Разумеется, власть региональных лидеров (их еще называют "региональными баронами") должна быть ограничена, но не "сверху", не за счет большей централизации, а "снизу", путем развития местного самоуправления. Но главный недостаток новых реформ, на мой взгляд, как раз и состоит в том, что они обусловили ослабление и без того недоразвитого в России местного самоуправления. Причин тому несколько. Во-первых, региональные начальники получили (в качестве компенсации за утрату властных полномочий на федеральном уровне) по сути неограниченные возможности во взаимоотношениях с муниципалитетами и другими формами местного самоуправления. Во-вторых, проблема местного самоуправления обострилась в результате изменений распределения налогов между федеральным и региональным бюджетами, поскольку именно муниципальная часть последнего пострадала больше всего, сократившись с 32% до 17% [Иванченко и др. 2001]. Между тем расходы муниципалитетов не уменьшились, а значит, дефицит бюджетов городов и сел возрос. Именно вследствие этого многие населенные пункты испытывали перебои с обеспечением электроэнергией и теплом в зимний период 2000-2003 гг.

Федеральные власти тешат себя иллюзиями, что рост числа субъектов РФ, полностью зависимых от них материально, сделает региональные элиты более покладистыми. На деле складывается противоположная ситуация: чем меньше средств в региональных и муниципальных бюджетах, тем меньше ответственности несут их руководители и тем ниже уровень спроса с них. В связи с этим вполне оправданы ожидания того, что уже в ближайшем будущем жители городов и сел будут в основном адресовать свое недовольство не местным руководителям, а непосредственно Кремлю.

Для территорий с преобладанием нерусского населения указанная тенденция может привести к росту антирусских настроений и фобий, поскольку в таких местах федеральная власть воспринимается как "русская" и исходящие от нее неприятности зачастую рассматриваются как целенаправленная дискриминация иных этносов.

Итак, вместо "вертикали власти" выстраивается конструкция, подобная трубе, в которую снизу поступает напор требований, подозрений и фобий, а сверху, при ослаблении региональных фильтров, спускаются ошибочные управленческие решения. Например, в 2002 г. Госдума и, разумеется, Совет Федерации одобрили разработанные в Кремле поправки в закон "О языках народов Российской Федерации", в соответствии с которыми алфавиты государственных языков республик России строятся на основе кириллицы. Как только этот закон был принят, даже в тишайшей Карелии оживилось национальное движение. Представители национальных общественных организаций этой республики в декабре 2002 г. высказались против законопроекта, заявив, что он "ставит под сомнение перспективу дальнейшего развития и признания национальных языков Карелии" ["Известия.Ru" 11.12.2002]. Госсовет Татарстана обратился к президенту России, а затем в Конституционный суд РФ, ссылаясь на неконституционность этого нормативного акта. Социологические исследования в республике зафиксировали значительный рост интереса к проблеме национального языка; при этом даже те татары, которые еще недавно прохладно относились к идее перевода их языка на латинскую графику, почувствовали себя ущемленными тем, что в Москве решают, каким алфавитом им пользоваться [Татарская азбука 2003]. Один из лидеров радикального крыла татарских националистов во время беседы со мной не без удовольствия заметил: "Вот вы все время говорили, что федерализм достаточен для защиты национальной культуры. Теперь вы видите, как ошибались. Только полная независимость может нас спасти".

Подобные высказывания служат одной из иллюстраций к выводу о том, что этнический сепаратизм, сильно ослабевший к середине 1990-х годов, уже снова начал оживать.

По данным ВЦИОМ, именно межнациональные отношения в России оцениваются как ухудшившиеся с приходом к власти Путина, хотя уровень удовлетворенности россиян другими сторонами жизни возрос [ВЦИОМ 2001]. Такую оценку нельзя отнести к реакции только на некие управленческие решения конкретной администрации. Существует и инерция этнополитических процессов, которая в определенное время непременно проявляет себя. Многочисленные социологические исследования указывают на общее развитие этнического самосознания практически у всех народов постсоветской России. В немалой степени это связано с так называемым кризисом социально-политической идентичности, характерным для периодов бурных исторических трансформаций, подобных тем, которые пережили народы бывшего Советского Союза, вынужденные в короткие сроки изменять одновременно и свой политический режим, и экономическую систему, и национально-государственное устройство. Такие периоды известный польский социолог П. Штомпка назвал "травматической трансформацией". Стремление к преодолению кризиса идентичности порождает ряд следствий, которые могут выступать предпосылками обострения межэтнических отношений, а именно: возрождается интерес людей к консолидации в первичных, естественных или, как их еще называют, "примордиальных" общностях (этнических и конфессиональных); усиливаются традиционалистские настроения и ксенофобия. Уже сам процесс консолидации в "примордиальных" общностях способен порождать этническую напряженность, поскольку в его основе лежат механизмы противопоставления первичных групп по принципу "мы" - "они". К этому в переломные периоды обычно добавляется еще и отрицательная оценка чужаков ("они" хуже "нас", "мы" - жертвы "их" происков), ибо поиск внешнего "врага", виновника "наших" бед, почти неизбежен в условиях дискомфорта, сопровождающего исторические перемены. Но можно ли утверждать, что предпосылки роста межэтнической напряженности и потенциала этнического сепаратизма всего лишь случайно совпали со сменой российского руководства? Думаю, что нет, так как новые власти еще более неосмотрительно, чем прежние, вторгаются в сложную сферу межэтнических отношений.

К примеру, на Северном Кавказе, особенно в Чечне, межэтническое напряжение проявляло себя уже с начала 1990-х годов, но две чеченские кампании обострили их до предела. В республиках Сибири, в Якутии-Саха, Туве и Бурятии в ходе этносоциологического исследовательского проекта в 1990-е годы была зафиксирована высокая солидаризация по этническому принципу и повышенная, в сопоставлении с другими регионами (за исключением Северного Кавказа), "готовность к любым действиям во имя интересов своего народа". Так, у якутов оказались очень высокими показатели потребности в этнической консолидации (до 80%) и одно из самых сильно выраженных ощущений ущемления их прав по этническому принципу (до 20%). Для сравнения: среди татар в Татарстане чувство дискриминации испытывают лишь 5% опрошенных [Дробижева 1993-1999]. Все это дает основания говорить о значительном уровне негативной этнической консолидации у якутов. Однако федеральная власть игнорировала такое обстоятельство и своими действиями лишь взвинчивала накал этнополитической ситуации в регионе. Например, экстраординарное вмешательство Кремля в президентские выборы в Якутии-Саха в начале 2002 г. не прошло незамеченным и оставило неприятный отпечаток в сознании якутов.

Вопреки представлениям о Татарстане и Башкортостане как об этнически неблагополучных республиках, в них долгое время оставались довольно благоприятными межэтнические связи. Например, в этих регионах не более 5-13% татар, башкир и русских ответили, что им "приходилось испытывать ущемление своих прав из-за национальности". Оценивая эти взаимосвязи в последние годы, до 70% татар и русских в Татарстане и более 60% башкир и около 70% русских и татар в Башкортостане сочли, что "межнациональные отношения в республике не изменились", а еще 7-14% опрошенных в этих республиках указали на их улучшение. Ухудшающимися их назвали всего 6-12% [Дробижева 1993-1999]. Это намного более позитивные оценки, чем в среднем по стране. Относительная благоприятность этнополитической ситуации в данных регионах подтверждается не только систематическими социологическими опросами, но и другими показателями, например, положительным сальдо миграции русского населения в эти республики на протяжении 1990-х и в начале 2000-х годов. Однако вышеотмеченные действия федеральных властей, затрагивающие такие важнейшие национальные символы, как язык, способны изменить этнополитическую ситуацию в Татарстане и Башкортостане к худшему.

Важным фактором сохранения и даже усиления межэтнической подозрительности в ряде регионов России выступает религия. Сложнее всего развиваются отношения между православными и приверженцами ислама. Взаимная подозрительность многих приверженцев обеих конфессий обусловлена как историей религиозных противоборств, так и многими современными политическими событиями. Об исламе большинство русского населения знает мало и, к сожалению, уровень адекватности информации по этой теме заметно снижается. Афганская, а затем чеченские войны, а также постоянно тиражируемые в центральной прессе сообщения о радикальных исламистских организациях (в т.ч. ваххабитах), поддерживающих чеченских террористов, сформировали у многих русских отношение к исламистам как к опасному экстремистскому течению. В то же время в глазах исповедующих ислам православие выглядит непривлекательно, прежде всего потому, что это "доминирующая религия, поддерживаемая федеральной властью" и тем самым ущемляющая интересы других религий.

Общий рост негативного восприятия межнациональных отношений в современной России, безусловно, в наибольшей мере связан с началом второй чеченской войны. Российские власти объясняли необходимость этой военной операции тем, что победа над чеченским сепаратизмом предотвратит распад страны. Я не согласен с данным тезисом по многим причинам. Если бы в свое время Российская Федерация исключила Чечню из своего состава, то "эффект домино" (т.е. выход из РФ других республик) все равно не случился бы, поскольку пример обнищавшей и криминализированной Чечни никого не привлекал. Более того, ее отношения со всеми соседями в период между двумя войнами становились все хуже и хуже. Но с началом второй военной кампании стала расти солидарность с чеченскими сепаратистами следующих групп: исламских, особенно новых радикальных организаций; большинства националистических движений нерусских народов; так называемых лиц кавказской национальности. С началом этой войны многие кавказцы, включая представителей этносов, традиционно не ладивших с чеченцами, стали испытывать в городах России такое же давление, которое раньше претерпевали чеченцы, поскольку для ставропольских или ростовских милиционеров "все они - на одно лицо, все они - потенциальные террористы".

Антикавказские установки стали усиливаться с середины 1990-х годов и, по данным разных социологических центров (ВЦИОМ, Институт социологии РАН, Институт этнологии РАН), уже тогда они проявлялись у 50-60% россиян. Сейчас подобные настроения характерны почти для подавляющего большинства населения страны. Существенное влияние на развитие таких чувств оказывает чеченская война. Чем дольше она длится, тем больше ее сторонникам необходимо объяснять, почему российская армия не в состоянии одержать "решающую победу". Ныне для этого уже недостаточно называть всех чеченцев террористами или списывать все проблемы на происки международных исламских радикалов. Война стимулирует поиск новых врагов - как внутренних, так и внешних, - поэтому усиливает рост этнических фобий.

К сказанному нужно добавить, что вторая чеченская война, которая по своей длительности, числу жертв и масштабам экономического ущерба превзошла первую, пока не привела (и вряд ли приведет) к усмирению чеченских сепаратистов. Но она уже обострила проблемы разделенного лезгинского этноса в связи с ужесточением пограничного режима с Азербайджаном и чеченцев-акинцев в Дагестане из-за концентрации войск в зоне их расселения. Значит, война больше способствует разрушению федерации, чем существование мятежной республики.

Война против чеченского сепаратизма требует специального анализа. Здесь я хотел бы только отметить, что она является пока самой больной и сложной проблемой национальной политики и федеративных отношений в России. Однако в долгосрочной перспективе на первое место по опасности для всего демократического развития страны может выйти другая проблема - нарастание русского национализма как идеи политического доминирования этнического большинства.

Несмотря на то, что у русских уровень этнического самосознания пока ниже, чем у сравнительно малочисленных народов, темпы роста этого показателя именно у русских наиболее высоки. В 1980-е годы менее 20% русских указывали, что они "постоянно помнят о том, что они русские" и еще меньше было тех, кто говорил о готовности "жизнь отдать за русский народ". Ныне доля таких ответов выросла вдвое.

С развитием этнической самоидентификации у сравнительно малочисленных народов прогрессирует региональная самоидентификация, а у русского этноса - общероссийская. Однако можно ли, исходя из этого, говорить, что русские с общероссийской идентичностью являются, как выражаются некоторые мои коллеги, "цементом российского общества"? Я с этой точкой зрения решительно не согласен, поскольку всякий национализм, и русский тоже, имеет так называемый эксклюзивный (исключающий) характер. Иными словами, национализм отталкивает от себя другие народы по принципу "только русские являются государственнообразующей нацией" или "Россия для русских" (здесь можно поставить наименование любого этноса).

Важным фактором роста радикального русского национализма является развитие в России массовых настроений, оценивающих весь период правления Ельцина в лучшем случае как "потерянное, пропащее десятилетие", а в худшем - как время "национального позора". Крайне негативными явлениями считаются, прежде всего, распад СССР и подход к федерализации России, в результате которой ее регионы получили "слишком много свободы". При этом и утрата Россией статуса сверхдержавы, и рост политической самостоятельности субъектов РФ, особенно так называемых национальных республик, вызывают ощущение уязвленного достоинства именно в русской среде. Как раз здесь во всех вышеописанных явлениях зачастую видят не следствие некоего исторического процесса, а результат сознательного умысла или внешнего заговора: "русских вытесняют", "СССР развалили, а сейчас разваливают Россию".

Известно, что в различных странах во все времена такие помыслы стимулировали подъем национализма у представителей этнического большинства. Поэтому неудивительно, что подобная тенденция зафиксирована социологами и в России. Обычно постепенная утрата неким этническим сообществом статуса этнического большинства протекает весьма болезненно. Эта перспектива для русских является пока лишь потенциальной и в ближайшие десятилетия маловероятной. Тем не менее националистические группировки активно эксплуатируют идею уменьшения численности и доли русских в составе населения страны, преподнося это как очередной заговор неких врагов против русского народа.

Рост национализма существенно подхлестывает увеличение влияния представителей армии и сил безопасности в политической жизни страны. Это тоже общемировая закономерность, проявившаяся, например, во Франции в начале прошлого века в связи с делом Дрейфуса.

Выразителем идей русского национализма (шовинизма) по преимуществу является та часть советской номенклатуры (как правило, второго и третьего эшелонов), которая сегодня возвращается в органы управления или, находясь у власти с 1991 г., перестала стесняться своих националистических воззрений. Эта группа - не только носитель советских стереотипов и предрассудков (антизападничества, антисемитизма, антиисламизма и др.); она еще и прагматически заинтересована в определенном росте националистических настроений в обществе. Последнее позволяет представителям данной группы: 1) перекладывать вину за собственные промахи в управлении на предшественников (политиков "ельцинского призыва"), которых они обвиняют в измене национальным интересам России в угоду Западу; 2) лоббировать интересы тех деловых людей, которые нуждаются в государственном протекционизме под предлогом защиты от Запада "истинно русского" предпринимательства; 3) самим защищаться от возможной конкуренции, от посягательств на их место в чиновничьем мире, а в некоторых случаях - и от критики под предлогом того, что их критикуют "за верность национальной идее".

Сегодня Россия дрейфует в потоке стереотипов, захлестывающих общество, и множество политиков пытается играть на негативных этнических стереотипах. Именно поэтому наибольшая угроза обществу ныне представлена не столько фанатичным экстремизмом масс, сколько прагматичной радикальностью элит. Особенно опасен национализм, маскирующийся под оболочкой политической респектабельности. Если с лозунгом "изгнать из России всех черных" выступит, к примеру, главарь скинхедов, то на это вряд ли обратят внимание, по крайней мере, его выходка не станет информационным поводом для СМИ. Другое дело, если примерно то же самое скажет депутат Госдумы: его слова обязательно будут обсуждены во всех телепрограммах и в популярных газетах.

Эта тенденция таит в себе не только опасность обострения межэтнических отношений, но и формирования в стране социокультурного климата, неблагоприятного для ее модернизации. Людей, уставших от неудач и поражений (реальных или мнимых), успокаивают воспоминания о прошлом - непременно героическом. Но есть и еще один вид успокоительных пилюль - это "мнимые быстрые победы". Федеральная власть в попытках угодить настроениям большинства населения все время имитирует видимость быстро достижимых успехов. Это направляет процесс реформирования общества по простейшему пути - усиления роли госаппарата. Следствием его являются не только рост бюрократизации управления и общее усугубление коррумпированности страны, но и нарастание отчужденности населения от ее развития. Показательно также, что в таких условиях бурно распространяется мифологизация сознания, вера в чудо и в доброго царя, который это чудо совершит. В лучшем случае это путь в застой.

Если русский национализм как идея политического доминирования этнического большинства утвердится в качестве государственной идеологии, то это будет губительно для обеспечения целостности России, поскольку ответом на национализм абсолютно преобладающего этноса неизбежно станет рост националистических настроений других народов, а следовательно, и развитие этносепаратизма.

Федерализм или сепаратизм: взгляд в недалекое будущее

Можно с уверенностью утверждать, что уровень этнического сепаратизма как единственной реальной угрозы для целостности России в первые годы ее существования был выше, чем сейчас. Ныне только в Чечне сложилась база массовой поддержки сепаратизма и только здесь в массовом сознании сломаны представления о легитимности самого присутствия российской власти на территории республики.

Общий спад национальных движений в России в основном был обусловлен игрой инерционных процессов. К середине 1990-х годов инерция распада СССР исчерпала себя. Наиболее активная часть национальных лидеров включилась в состав общероссийской бизнес-элиты или в систему органов управления разного уровня. Лидеры российских республик к этому времени перестали заигрывать с национальными движениями, рассматривая их уже как единственную опасность для их пребывания во власти. Правящая элита в республиках качнулась в сторону союза с федеральной властью, а последняя сумела использовать договорный процесс для стабилизации политической ситуации в стране.

Децентрализация управления в России было вынужденной, а российский федерализм - стихийным и несовершенным. Однако в целом и национальная, и федеративная политики были адекватны сложившейся в тот момент политической ситуации, и, за исключением первой чеченской войны, больших упреков национальный курс президента Ельцина не вызывает.

Итак, этнический сепаратизм в России ослаб, но можно ли говорить, что страна застрахована от нового его подъема? Я уже приводил примеры того, как недальновидные политические действия, не учитывающие тенденции этнополитических процессов, способны оживлять этнический сепаратизм. Хочу еще раз подкрепить это соображение рядом примеров, отражающих важные, на мой взгляд, аспекты проблемы.

Так, одним из объективных факторов, которые определяют территориальную устойчивость федерации, является внутренняя этническая неоднородность входящих в нее республик. Особенно это характерно для Северного Кавказа. Большинство руководителей республик в этом регионе хорошо осознают опасность усиления внутренних противоречий в случае выхода их регионов из состава федерации. Однако из-за обеих чеченских войн на Северном Кавказе растет влияние радикальных исламских организаций, ставящих своей целью стирание этнических границ, сплочение мусульман на основе идеи создания единого государственного объединения, противостоящего России. Так уже было в период Кавказской войны XIX в., которая стимулировала объединение горских народов и быстрое утверждение ислама на Северном Кавказе, особенно его новых для региона суфитских форм, обеспечивших идеологическую основу для многолетнего вооруженного сопротивления и консолидации разрозненных племен и этнических групп горцев, ранее враждовавших между собой. Именно под знаменем ислама и с лозунгом газавата (войны с неверными) горское сопротивление возглавлял в 1834-1859 гг. имам Шамиль, сумевший впервые обеспечить государственное объединение чеченцев, ингушей, аварцев и других этносов Северного Кавказа.

Многие аналитики связывают перспективы сохранения целостности России с особенностями ее этнического состава. Российская Федерация, в отличие от СССР, в целом достаточно однородна в этническом отношении: русские составляют более 80% населения страны и численно преобладают в большинстве ее республик. Однако демографическая ситуация меняется, и уже более 40 лет доля русского и в целом славянского населения в России сокращается, а удельный вес представителей народов, которые можно условно отнести к одной статистической группе - "исламских народов", быстро растет [Богоявленский 1999]. Особенно заметны перемены в этническом составе отдельных регионов.

Русские уже сегодня являются этническим меньшинством в подавляющем большинстве республик Северного Кавказа (за исключением Республики Адыгея). Процесс их оттока начался еще в 1970-х годах, а вооруженные конфликты в регионе и, особенно чеченская война 1994-1996 гг., сделали этот процесс необратимым. Об этом можно судить по продолжающемуся оттоку русских не только из Чечни, но и из большинства республик региона. Из Дагестана в 1997-1998 гг. уезжало по 3-4 тыс. русского населения в год. Северная Осетия-Алания, Ингушетия, Кабардино-Балкария были республиками с отрицательным сальдо русских мигрантов при положительном сальдо миграции представителей титульной национальности, в Карачаево-Черкесии доля выбывших русских во много раз превосходила долю выбывших мигрантов титульной национальности [Демографический ежегодник 1999].

Похожая миграционная ситуация сложилась и в республиках Сибири - в Якутии-Саха, Туве и Бурятии. Но в Якутии и Бурятии главным стимулом миграции русских выступают преимущественно экономические проблемы: закрытие предприятий, где они работали, прекращение выплат северных надбавок к зарплате и лишение трудящихся других льгот, длительные задержки зарплат и др. Тогда как в Туве отток русского населения вызван не только неблагоприятной экономической ситуацией (прежде всего массовой безработицей), но и усложняющимися межэтническими отношениями. Только после межгруппового конфликта русских и тувинцев в 1990 г. из Тувы выехало 10 тыс. русских. В республиках Сибири русские сейчас в меньшинстве только в Туве, но их доля сокращается также в Бурятии и Якутии.

Из республик Поволжья русские, согласно переписи 1989 г., были в меньшинстве в Чувашии. В Башкортостане тогда они составляли 42% населения и были численно наибольшей группой, хотя и уступали татарам и башкирам вместе взятым. Тенденция к уменьшению доли русских в этих республиках стала заметной уже по данным микропереписи 1994 г. и, судя по всему, перепись 2002 г. зафиксирует утрату ими статуса даже относительно наибольшей этнической группы. В Татарстане на протяжении 1990-х годов неуклонно сокращалась доля русского населения на фоне роста татарского и, скорее всего, с начала XXI в. русских в этой республике будет меньше половины ее жителей.

Если прогнозы относительно дальнейшего уменьшения доли русских в Поволжье и Сибири действительно сбудутся, то уже в ближайшие годы русские будут составлять меньшинство на значительной части территории Российской Федерации, при этом как раз в тех зонах, где население так называемых титульных национальностей переживает период интенсивного роста этнического самосознания, сопровождающегося усилением их региональной самоидентификации.

Это чрезвычайно важная тенденция, которая будет оказывать все большее влияние на целый спектр этнополитических процессов. Ее следовало бы учитывать прежде всего тем политикам и аналитикам, которые полагают, что этнический фактор несуществен для такой страны, как Россия, где русские продолжают составлять абсолютное большинство населения. Подобные рассуждения изначально были политически некорректными, а сейчас становятся еще более сомнительными, если учитывать тенденцию к уменьшению численности и доли русских, а также к сжатию ареала их расселения.

Хотел бы отметить и то, что само по себе численное доминирование одного народа не укрепляет территориальную целостность. Напротив, в определенных ситуациях это обстоятельство способно стать фактором дезинтеграции, поскольку малочисленные народы могут опасаться за свое культурное сохранение - как говорится, "страшно мышкам рядом со слоном". Поэтому в демократических странах представители этнического большинства пытаются создать механизмы повышения доверия к себе со стороны малых народов. Реально преобладающая часть государств, считающихся демократическими, являются одновременно и полиэтничными. И все они нашли способы в той или иной мере примирить унифицированные нормы демократического государства с созданием неких особых условий для национальных меньшинств и специфических этнотерриториальных групп. В условиях демократического общества вполне жизнеспособными оказываются этнотерриториальные федерации (Испания и Швейцария). В унитарных государствах часто существуют отдельные этнотерриториальные автономии (например, в Финляндии). Примером межэтнического сотрудничества может служить стремление последних президентов США отразить в составе своей администрации многообразие расовых, этнических и религиозных расовых групп современного американского общества, разумеется, с учетом квалификационных требований к высшим чиновникам.

В этом плане Россия стоит на перепутье. Есть отдельные признаки того, что федеральная власть возвращается к сложившейся еще в Российской империи модели, ориентированной на политическое доминирование русских и православия. В то же время российские власти демонстрируют шаги и в ином направлении - в сторону создания мультикультурного полиэтнического общества, основанного на принципах равенства и партнерских отношений этносов и религиозных групп: президент Путин ездит по республикам, посещает национальные праздники, а его правительство разрабатывает программы толерантности, в т.ч. в сфере межэтнических отношений.

Новая Россия ищет стратегию национальной и федеративной политики и от этого выбора во многом будет зависеть судьба федерации.

ПРИМЕЧАНИЯ

• Богоявленский Д. 1999. Этнический состав населения России // "Население и общество", N 41.
• ВЦИОМ 2001. Пресс-выпуск N 3, 30.01.
• Демографический ежегодник России 1999. М.
• Договор об общественном согласии 1994. М.
• Дробижева Л.М. 1993-1999. Этнические и административные границы: факторы стабильности и конфликтности. М.
• Жириновский В. 1993. Что мы предлагаем. Предвыборная программа ЛДПР // "Юридическая газета", N 40-41.
• Зюганов Г. 1994. Драма власти. М.: Палея.
• Иванченко А., Рыжков В., Салмин А. 2001. Вперед, в прошлое, или назад, в будущее? // "Независимая газета", 18.01.
• Калашникова М. 2000. Путин хочет иметь сильную власть, как в Татарстане. Президент Минтимер Шаймиев предлагает альтернативу институту полпредов // "Независимая газета", 12.02.
• Коновалов В. 1998. Губернаторы перегораживают страну // "Известия", 22.09.
• Конституция Уральской республики 1993 // "Областная газета", Екатеринбург, 30.10.
• Кубанская пресса лидирует по числу националистических высказываний 2000, 21.12: http://kavkaz.memo.ru/newstext/news/id/543257.html
• Павленко С. 1997. Новый федерализм: интрига и контринтрига // "Pro et Contra", т. 2.
• Паин Э. 1995. "Татарстанский договор" на фоне "чеченского кризиса": проблемы становления федерализма в России // Год планеты: Политика. Экономика. Бизнес. Культура. М.: Республика.
• Регионализм как новая мировая тенденция 1993. Сборник научных трудов ИМЭПИ РАН. М.
• Татарская азбука: кириллица или латиница? Дискуссии вышли на новую стадию 2003 // "TatNews.Ru", 12.01.
• Тишков В.А. 2001. Pro et Contra этнического федерализма в России // Федерализм в России. Казань.

Источник: Космополис